Эпидемия «Терапевтического говора»
Две подруги пьют кофе в уютной кофейне. Одна из них начинает рассказывать о конфликте с парнем, но вместо простого «он ведёт себя как идиот» она говорит: «Он систематически нарушает мои личные границы, газлайтит меня, когда я нахожусь в уязвимой позиции, проявляет признаки нарциссического расстройства личности и использует эмоциональное манипулирование». Её подруга кивает с пониманием, как будто услышала точный медицинский диагноз, выписанный опытным психиатром. Звучит профессионально, даже умно. Но есть ли за этими словами реальное понимание или это просто красивая упаковка для знакомого чувства разочарования, которое люди испытывают уже столетия?
Это портрет современной культуры, где слова из кабинетов психологов и страниц учебников психиатрии мигрировали в мемы, TikTok, ВК и повседневные разговоры. Явление получило название therapy speak — терапевтический говор. Это массовая миграция профессиональной лексики в общественное сознание. Клинические термины из DSM-5 (Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам) и МКБ-11 теперь висят на стене каждого офиса, появляются в каждом посте об отношениях, украшают стикеры на ноутбуках и определяют дискурс в социальных сетях.
На первый взгляд, это кажется прогрессом: если люди говорят о психологии и психиатрии, значит, они более осознанны, лучше понимают себя и других. Они избегают стереотипов и стигматизации. Но всё не так просто. Исследователи из Университета Мельбурна, Оксфорда и других авторитетных центров заметили тревожный паттерн: когда медицинские термины массово входят в язык, они не становятся более полезными. Наоборот, они теряют своё значение. Слова растягиваются как жевательная резинка, начинают применяться в совершенно непредусмотренных контекстах, теряя клиническую точность и превращаясь в общее выражение недовольства.
Почему же это происходит? Люди ищут контроль над хаосом жизни. «Если я назову проблему точным словом из учебника, я вроде как её понял. Вроде как смогу с ней справиться. Вроде как знаю, что делать«. Это мощная иллюзия, но именно иллюзия. Она даёт чувство власти над ситуацией, которая часто остаётся неконтролируемой. Назвал проблему — и она вроде как решена. Конечно, она не решена, но звучит так, как будто решена. И в нашем быстротечном, перегруженном информацией мире этого часто бывает достаточно.
Это не просто мода или тренд, который пройдёт с годами. Это глубокий сдвиг на социологическом уровне. Мы вступили в эпоху психологизации общества, им она имеет реальные последствия — как положительные, так и опасные. Позитивное: люди становятся менее склонны винить других без попытки понять причины их поведения. Негативное: мы теряем способность различать патологию и норму, расстройство и здоровый стресс.
Как слова меняют смысл
Чтобы понять, что происходит с нашим языком, нужно обратиться к теории Сползания понятий, разработанной психологом Ником Хаслэмом из Университета Мельбурна в 2016 году. Его работа, опубликованная в журнале Psychological Inquiry, объясняет один из самых важных языковых феноменов нашего времени и получила множество цитирований в научной литературе.
Идея простая на первый взгляд, но мощная в своих последствиях: некоторые психологические понятия, связанные с вредом и патологией, со временем расширяются. Они не остаются статичными, а начинают охватывать явления, которые изначально под них не подпадали. Это расширение происходит в двух направлениях одновременно, создавая целую сеть искажений.
Вертикальное сползание означает, что порог чувствительности постепенно снижается. Раньше травма была крупной, серьёзной, потенциально смертельной. Война, изнасилование, аварии, ужасные происшествия. Это был медицинский термин, связанный с посттравматическим стрессовым расстройством. Теперь травма — это грубый комментарий в интернете от незнакомца, неудачное свидание или когда на человека повысили голос. Один и тот же термин применяется к явлениям всё более низкой интенсивности, всё более близким к нормальным жизненным неудачам.
Горизонтальное сползание — это расширение в ширину, в смежные области. Понятие захватывает новые территории смысла. Раньше «нарциссизм» был клиническим диагнозом из DSM, редким расстройством личности (нарциссическое расстройство личности встречается в 1-2% населения). Теперь это любой, кто посмотрел на себя в зеркало и думает, что он важен, или выложил селфи в соцсеть. Раньше «манипуляция» была специфическим психологическим действием со злыми намерениями. Теперь это когда кто-то говорит то, что вам не нравится. Или просит о помощи. Или имеет свою точку зрения.
Как распространяются эти слова?
Есть чёткий, почти закономерный путь распространения: научная статья ➜ популярная книга-бестселлер ➜ пост инфлюенсера или интернет-психолога ➜ видео в TikTok ➜ мемы и кухонный разговор.
На первом этапе термин точен и ограничен рамками научной дисциплины. Он сопровождается условиями диагностики, критериями, статистикой. На втором этапе автор популяризирует его, упрощая для массовой аудитории, убирая нюансы ради доступности. На третьем этапе инфлюенсер или интернет-психолог выхватывает идею и делает из неё медиа-контент для виральности. На четвёртом этапе TikTok сокращает всё до 15-60 секунд клипа. Там уже не остаётся места для нюансов, исключений, условностей. Сложное расстройство личности с годами психиатрических исследований превращается в: «Если парень любит смотреть на себя в зеркало, он нарцисс, беги от него». Готово. Отправляем в мир. Миллионы просмотров. Комментарии типа: «ВСЕ ТАК!» и «Мой парень прям в точку!»
На каждом этапе теряется критическая информация, контекст, научные основания, а полученное вместо этого — опасная иллюзия компетентности. Человек смотрел 15-секундный видеоклип и теперь думает, что он может диагностировать психологические расстройства как профессиональный психолог с 10-летним опытом. Но обычный человек, не имеющий образования, не способен на это. Впрочем, слова есть, и этого уже достаточно для общественного дискурса, для суждений о других людях, для определения отношений.
Проблема не в самом знании и не в хорошем намерении людей. Проблема в его снижения до бесполезности. Когда каждый становится психологом, и никто им не является. Когда каждый может диагностировать, диагноз теряет смысл.
Red flag
История красного флага начинается совсем не в TikTok и не в современных группах про отношения. Она начинается в крови и войне, в жизни и смерти.
В XVII веке, когда европейские флоты воевали друг с другом на просторах Атлантики и Средиземноморья, красный флаг означал одно-единственное, но абсолютное: пленных не берём. Это был сигнал бескомпромиссного боя до конца. Это означало: дерись до конца, не ожидай милосердия, сдача не принимается. Флаг был буквально кровавым по цвету, потому что он символизировал кровь и смерть. Каждый опытный моряк, который видел красный флаг на горизонте, знал простую вещь: вот сейчас произойдёт убийство, и не факт, что я выживу.
Позже, в XIX веке, красный флаг появился в совершенно другом контексте, но сохраняя ту же семантику опасности. Закон о локомотивах 1865 года (известный как Red Flag Act) требовал, чтобы человек шёл 60 ярдов впереди паровоза с красным флагом, предупреждая пешеходов, всадников и владельцев лошадей о смертельной опасности. Паровозы того времени развивали скорость до 10 миль в час и весили несколько тонн. Это была реальная угроза жизни в мире, где люди всё ещё передвигались на лошадях. Красный флаг был разумной, даже необходимой предосторожностью, спасающей жизни.
Итак, посмотрим на происхождение: красный флаг — это, по историческому происхождению и первоначальному смыслу, сигнал физической смерти. Тотальной, неминуемой, неизбежной опасности. Это не предупреждение и не осторожность, а прямое и ясное: тебя убьют.
Теперь быстро перенесёмся в современный дейтинг на Reddit или TikTok. Red flag стал популярным термином в сообществах, посвящённых отношениям, любви и романтическим партнёрам. Сначала его использование было оправданным и имело смысл. Красный флаг в отношениях — это реальная опасность, агрессия и насилие, финансовое мошенничество и экономический контроль, серьёзные зависимости от алкоголя или веществ. Серьёзные вещи, которые могут разрушить жизнь, здоровье и психику человека.
Но потом начало происходить что-то странное, начало происходить то самое сползание. Красным флагом стали называть буквально всё подряд. На Reddit в сабреддитах про отношения публикуются бесконечные списки: «Он пьет кофе с соевым молоком — это ред-флаг, потому что значит, он не любит животных? Или слишком заботится о своём имидже?» «Она любит фильмы про Диснея — ред-флаг, потому что это значит, что она инфантильна и никогда не повзрослеет». «Он носит носки с сандалиями — абсолютный ред-флаг, это признак отсутствия эстетического вкуса и безразличия к внешности».
В группах про отношения люди выкладывают целые стены красных флагов, основываясь на самых мелких, банальных странностях партнёра. Ты мешаешь чай слева направо вместо права налево? Ред-флаг. Ты предпочитаешь смотреть фильмы одна, без подружек, в пижаме? Ред-флаг, потому что это значит, что ты социально замкнута. Ты не отвечаешь на СМС в течение двух часов? Это большой ред-флаг, это означает, что ты игнорируешь партнёра. Терминология полностью развалилась на части и почти потеряла смысл.
Beige flag
Недавно, в 2022-2023 годах, появился новый тренд в ответ на инфляцию красных флагов: beige flags (бежевые флаги). Это что-то странное, но не обязательно опасное или плохое. Это нейтральное, никуда не относящееся. Типа: парень вместо обычного будильника ставит таймер на ровно 6 часов перед сном (и это его регулярный способ). Это не зелёный флаг (хорошее качество). Это не красный флаг (опасное поведение). Это… бежевый флаг. Странный, немного необычный, заставляет паузу: «Хм, это… странновато». Но ты продолжаешь отношения, потому что это не дилбрейкер.
Концепция бежевых флагов, парадоксально, показывает нашу одержимость диагностикой и каталогизацией. Мы пытаемся до начала отношений получить полный технический паспорт человека, ищем гарантии безопасности там, где их быть не может. Отношения — это всегда прыжок в неизвестное, всегда неопределённость. Но мы хотим, чтобы это был прыжок, который полностью каталогизирован, проанализирован и предсказан во всех деталях.
Результат этого сползания понятия драматичен: когда каждая странность называется ред-флагом, когда каждое неидеальное качество рассматривается как потенциальная опасность, никакой флаг больше не означает реальную опасность. Человек с посттравматическим стрессовым расстройством, который имеет реальный флаг (например, панические атаки, острая агрессия), слышит, как ред-флагом называют кого-то, кто не отвечает на СМС за два часа или предпочитает пиццу домашней еде. Язык потерял способность кричать о реальной угрозе, он просто возмущается по поводу любого дискомфорта.
И в этом непрерывном возмущении теряются голоса тех, кто действительно в опасности, кто действительно нуждается в помощи.
Выгорание: откуда этот термин?
История выгорания (burnout) — это история того, как научный диагноз становится универсальным способом уклониться от ответственности за собственные выборы. И в то же время, парадоксально, это подлинно важный и реальный феномен, который часто остаётся игнорируемым в неправильных контекстах.
Всё началось в 1974 году. Герберт Фрейденбергер, психоаналитик и исследователь, работал в одной из бесплатных клиник Нью-Йорка с наркозависимыми людьми, помогая им найти путь к выздоровлению. Он замечал странное и тревожное явление. Самые преданные, самые ответственные волонтёры, те люди, кто буквально отдавался работе с полной душой, через год-два работы начинали ненавидеть своих пациентов. Начинали ненавидеть людей, которым они помогали. Истощение физическое сменялось яростью психологической: человек, который приходил помогать, спасать, лечить, превращался в кого-то холодного, отчуждённого и даже враждебного.
Фрейденбергер заимствовал термин из сленга наркоманов той эпохи: в сленге это означал последствия длительного, хронического употребления запрещённых веществ — полное «сгорание» личности и организма. Он применил это метафорическое слово к психологическому явлению, которое наблюдал: болезни сверхотдачи в помогающих профессиях.
На момент этого открытия выгорание было чётким, специфичным медицинским диагнозом с конкретными характеристиками. Это был синдром, характерный для медсестёр, психологов, социальных работников, пожарных, других профессионалов помогающих специальностей — людей, которые отдавали слишком много и получали слишком мало. Причина была внешняя: плохие условия работы, непомерно высокие требования, низкая оплата, отсутствие поддержки системы, благодарности и признания.
Но потом что-то кардинально изменилось. Вероятно, это произошло в январе 2019 года, когда журналист и медиа-критик Anne Helen Petersen опубликовала в BuzzFeed статью под заголовком «How Millennials Became the Burnout Generation» («Как миллениалы стали поколением выгорания»). Статья разошлась на миллионы просмотров и комментариев. Люди делились ею и плакали, читая. Она резонировала с чем-то глубоким, она описала выгорание миллениалов как результат уникального набора обстоятельств: экономическая нестабильность, культ продуктивности, давление в социальных сетях, требование быть всегда лучше.
Выгорание сегодня
Миллениалы и зумеры подняли выгорание на флаг как символ своего поколения. Оно стало не медицинским диагнозом, не патологией в классическом смысле. И не только в TikTok, но и в повседневной жизни. Оно стало способом сказать миру: «Я усталый. Система сломана и несправедлива. Я не ленивый, я просто сломан системой. Отстаньте от меня». Выгорание демократизировалось, и теперь оно — это просто когда ты устал от жизни. Это нормальное состояние современности.
Но есть глубокая философская проблема, которую показал немецкий философ Бён Чхоль Хан в своей небольшой, но мощной книге «Общество выгорания» (2015). Он показал истинную природу проблемы совсем другой, чем предполагал Фрейденбергер. Мы выгораем не от того, что начальник, система или общество заставляют нас работать, страдать, добиваться. Мы выгораем потому, что мы сами стали своими надсмотрщиками, своими генералами, своими агрессорами.
Раньше была внешняя эксплуатация. Начальник говорит: «Работай 12 часов в день». Рабочий может мятежничать, уйти и найти другую работу. Он знает врага.
Теперь есть внутренняя эксплуатация, скрытая и коварная. Ты сам себе говоришь: «Я должен быть лучше. Я должен сделать больше. Я должен оптимизировать себя. Я должен быть успешнее». И врага нет, его нельзя увидеть. Враг — это ты сам. Ты выгораешь в борьбе с самим собой, в гонке с собственным потенциалом.
Это более коварно и более эффективно для капиталистической системы. Человек разрушает себя, при этом думая, что он упражняет личную свободу, что он реализует себя. Он верит, что если не достигнет всего, это его личный отказ, а значит, и слабость, поэтому он толкает себя сильнее. Практически до изнеможения.
Выгорание как научный диагноз потеряло свой первоначальный смысл. Оно стало размытым оправданием и одновременно приговором. Люди используют это слово, чтобы объяснить, почему они не моют посуду, не ходят на работу, не отвечают на звонки. Врачи используют слово выгорание, чтобы отправить пациентов на курсы йоги вместо системного анализа условий их работы, внутренних конфликтов или травмы.
Проявленность
Есть слова, которые рождаются совсем не в науке и не в литературе. Они рождаются на тренингах личностного роста, в коучинг-центрах и в экосистеме инфобизнеса. И слово проявленность — одно из самых показательных примеров.
На английском языке это может называться аутентичностью или видимостью. Но русскоязычный инфобизнес создал нечто своё, уникальное — проявленность. Это слово звучит почти как профессиональный термин из психологии, как что-то научное и обоснованное. Но это в значительной мере обман, маркетинг, переупаковка старых концепций для новой аудитории.
Раньше, в 2010-е годы, в популярной психологии была волна моды на осознанность. Осознанность — это про внутренний мир, про покой. Про наблюдение за своими мыслями и эмоциями без суда и осуждения, тишину внутри себя, нахождение в настоящем моменте, а не в беспокойстве о будущем.
Проблема для маркетологов и инфобизнеса была очевидной: осознанность плохо продаётся. Люди не готовы платить большие деньги за то, чтобы сидеть дома в полной тишине и медитировать. Они готовы платить за активность, за видимые результаты и социальное признание. За видимость.
Поэтому рынок, всегда чувствительный к спросу, создал противоположность: проявленность. Проявленность — это полная противоположность осознанности. Это экстраверсия под красивой маской духовной практики. Это требование, адресованное каждому человеку: «Покажи себя миру!» Это буквально означает: «Делай контент. Танцуй на камеру. Пой. Плачь в сторис. Делись своей жизнью. Будь видна. Если ты видна, ты реализована. Если ты видна, ты существуешь».
Проявленность преподносится консультантами как путь к реализации личности. Как вариант личностного роста и самоактуализации. Но по факту, если посмотреть честно, это навык продаж. Это то, что нужно для инфобизнеса, чтобы продавать свои курсы, программы и услуги. Если ты не делаешь качественный контент, ты не существуешь в интернете. Если ты не существуешь в интернете как личность с видимостью, ты не сможешь продавать свой курс по медитации или консультации по жизни.
Феномен монетизированной аутентичности — это когда искренность становится валютой для обмена. Если ты плачешь в сторис о своих проблемах, это проявленность. Ты выглядишь подлинной, аутентичной, уязвимой и честной. И параллельно растут твои охваты в алгоритме, а с ними и твоя прибыль, влияние и власть.
Это создало специфический невроз у интровертов и людей, которые любят приватность. Человек начинает чувствовать себя глубоко неполноценным, если он не транслирует свою жизнь на публику постоянно. Если он живёт тихо, уединённо. Если он не делает контент о себе. Произошла подмена понятий: публичность приравнялась к личностной реализации. Если ты не видна, если ты не ведёшь блог, если ты не выкладываешь видео, ты не реализована как личность. И это абсолютно неправильно и несправедливо.
Поэтому когда интроверт, который ценит приватность, слышит слово проявленность как требование, как норма, как путь к успеху, он чувствует себя глубоко виноватым. Это не случайность. Система построена и спроектирована ровно так, чтобы ты чувствовал вину за то, что ты такой, какой ты есть.
Риски и критика
Терапевтический говор имеет тёмную, опасную сторону. И она растёт с каждым годом, с каждым новым трендом.
Когда у тебя есть молот в руке, весь мир становится гвоздём. Когда у тебя есть психологический диагноз или психиатрическая терминология в голове, весь конфликт становится расстройством, вся конфликтная ситуация становится патологией. Люди начинают использовать профессиональную лексику как оружие, как инструмент контроля и манипуляции.
Примеры такого «оружейного» использования распространены:
«У меня избегающий тип привязанности». Это на деле может означать: «Я не буду стараться в отношениях. Я не буду работать над конфликтами. Я не буду быть уязвимым. Прими это. Это не моя вина, это мой тип привязанности, это способ моего устройства». Диагноз становится оправданием для бездействия. Оправдание становится щитом от любой критики и просьб о изменении поведения.
«Я не в ресурсе». Это означает: «Я не хочу делать то, что ты просишь». Может быть, ты просишь помыть посуду, которая неделю валяется на кухне. Может быть, ты просишь сделать работу, за которую человек берёт зарплату. Может быть, ты просишь помощь в сложной ситуации. Но фраза звучит по-медицински, профессионально, законно, обоснованно. Как будто врач или психолог это подтвердил и на есть медицинская справка. На деле это может быть просто: я не хочу.
«Ты нарушаешь мои границы». Это может означать: «Мне не нравится, что ты говоришь». Любая критика, любое возражение, любой взгляд на твои действия — это нарушение границ. И тогда человек, который высказал критику, становится агрессором и абьюзером. Язык полностью переворачивает ситуацию с ног на голову, перераспределяя вину и ответственность.
Есть классическая басня о мальчике, который кричал «Волк!» каждый день в деревне. В итоге, когда волк действительно пришёл и напал, никто ему не поверил, потому что он кричал столько раз зря.
С терапевтическим говором происходит похожее явление. Если каждая грусть или печаль — это депрессия, если каждый придурок — это нарцисс (клинический диагноз с конкретными критериями), если каждый конфликт — это абьюз, то мы теряем способность видеть и различать реальные болезни и реальные опасности. Врачи и психологи перестают доверять самоотчётам пациентов, потому что слышат такие преувеличения. Люди с реальной депрессией, с настоящим биохимическим дисбалансом слышат: «О, как же все её, каждый в стрессе, каждый чувствует себя иногда грустно». Их реальное страдание обесценивается.
Переизбыток терминов вредит прежде всего тем, кому реально нужна помощь. Человек с посттравматическим стрессовым расстройством после войны или изнасилования и человек, который был расстроен, потому что потерял новый телефон, начинают говорить на одном языке, использовать одни и те же слова. И язык теряет способность различать масштабы страдания, серьёзность ситуации, уровень помощи, который нужен.
Заключение
Мы живём в эпоху психологизации общества. Это одновременно этап развития нашей культуры и признак её болезни. Мы учимся алфавиту эмоций, способности называть и различать чувства. Но пока что мы составляем из этих букв нелепые, размытые, бессмысленные слова.
Что будет дальше? Вероятно, слова будут продолжать деградировать в своём значении. Термины вроде ред-флага потеряют остроту со временем и станут безобидными идиомами. Модные слова вроде проявленности уйдут вместе с волной агрессивного коучинга, которая неизбежно сменится новой модой. Выгорание, возможно, останется, но его истинное значение будет размыто ещё больше.
Главный вывод прост, но его сложно по-настоящему усвоить и принять: словарь — это инструмент, который не решает проблемы. Инструмент только называет их, обозначает, делает видимыми, что также является важным для преодоления сложностей. Но всё-таки назвать проблему красивым термином или мудрым словом о границах — это совсем не то же самое, что почувствовать живого человека за этим ярлыком, понять его реальные потребности.
Эмоциональная грамотность — это не знание терминов и не умение правильно диагностировать, а способность слышать то, что находится между слов. Это эмпатия и сочувствие, которые работают и без слов, без терминологии. Это умение смотреть на человека и видеть не диагноз, а реальную боль. Не ярлык, а живое, дышащее и мыслящее существо.
Может быть, нам нужно меньше слов и больше молчания. Больше способности просто быть рядом с кем-то, не называя его невроз, не диагностируя его расстройство личности, не определяя его по типу привязанности. Просто быть рядом, слушать, чувствовать. Потому что самые важные вещи в жизни — это те, которые названий не имеют и не нуждаются в них.
